Şiirler

Boris Rıji

Çev. Ezgi Bıdak — Mehmet Öztek

***

Nasıl da buzla kaplı granit,
ve soğuk duruyor toprakta-
hatırayla kaplanmış bu şehri,
terk etmek istiyorum ilelebet.
Sıcak bir gar birası olacak,
bir bulut başımın üstünde,
ve bir şarkı olacak kederli-
sonsuza dek vedalaşacağım seninle.
Daha fazla gökyüzü, sıcaklık, insanlık.
Daha fazla kara keder, şair.
Ne gerek var konuşmaya sonsuzluğu,
Olmayan şeyleri daha doğrusu.

Kanatlı Kama nehriydi olay yeri,
Mavili-karalı nehir, tam orada,
Mandelştam’ın bedava, dişsiz bir şarkıyı
haykırdığı yer Puşkin uzmanlarına.
Vagonun dibinde, sabrı tükenmiş hırsız
yumruğuyla pencereyi kırıyor
(çingene kampında dolanan Grigoriev gibi)
ve yalınayak duruyor cam kırıklarının üzerinde.
Uzun uzun kaplıyor yeri kan.
Uzun uzun yumruktan akıyor damla damla.
Ve giriyor gökyüzü açılan delikten,
uzanıyor o da buluttan bir yastığa.

Doğdum -ve inanamıyorum hâlâ-
fabrika avlularından bir labirentte
bekçilerle hırsızların bin yıldır paylaştığı
o güvercin ruhlu ülkede.
Bu yüzdendir canım cicimleri
sevmeyişim, ve kapıyı çalıp da
gülümseyerek istenen sirkeyi,
hemen verişim çocuklara.
Midesini bulandırıyor ev yapımı bluz,
kitap rafları, resmi babamın
çömelip de sonuna kadar inatla
oturmayı başaranların.

Hafıza çöplüğü: farklı, farklı.
Dediği gibi artık ölmüş birinin
Çirkinlik güzelliktir,
ruhta bir yer edinemeyen.
Ruha bir türlü yerleşemeyen.
Garda duruyor bir tren-
vakit tamam. Çocuk annesiyle vedalaşıyor.
Demek askere aldılar zavallıyı. “Evet
en azından sen yaz evlat, endişeleniriz yoksa”
Vedalaşmalarda batan gün daha kötü
şafaktan. Öpüşüp ayrılalım hadi!
Daha fazla kara keder, şair.

1997

***

Ne para var, ne şarap — Adamoviç

-Gidelim dostum, ıssız caddeden,
mandalina gibi asılı sokak lambaları,
ve kar serili yerde, hafif karı ocak ayının,
ve mağazalar hep kapalı.
Reklam ışıltısı, vitrinler, borular, çukurlar.
-Öyle üzücü ki dostum, çok ürkütücü, çok harfi
-Ya siz? Ne bekliyorsunuz hayattan?
-Keder, dostum, mükemmel — keder.

Hep böyle, ve gidiyoruz kara duvar boyunca.
-Söylesenize bana, ne gelecek yarın başımıza?-
Ve sonsuz çirkinlikte bir manken
bizi izliyor güzel gözleriyle.
-Ne biliyor manken?
Acımasızlığını mı dünyanın?
Korkunçluğunu? Vitrin güllerinin öldüğünü mü?
-Mutluluğun varlığını, ama sizin için, Tanrım,-
soğuk gözyaşlarının -ah!- gölgesinde kaldığını.

1995, Ocak

***

Çocukken düşünürdüm: kocaman olacağımı-
duman gibi dağılacağını korku ve acının.
Ve örümcek ağından daha ince
sebepleri görüyorum artık.
Çocukken düşünürdüm: büyüyeceğini benimle
ve akıllanacağını canım dünyamın.
Ve melekler çevrelenmiş etrafımda,
konuşuyor hem benimle hem aralarında.
Yüzyıl geçti. Pencereden bakıyorum hâlâ.
Sonbahar şarabı içen bir dilenci var orada,
o da dökülüyor tatsız bir parıltıyla.
… Konuşacak kimsem de yok mevzum da.

1996, Mart

* * *

Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода,-
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная-
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.

Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.

Я родился — доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.

Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное — это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда-
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, побрили болезного. «Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся».
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.

1997

***

Ни денег ни вина — Адамович

- Пойдёмте, друг, вдоль улицы пустой,
где фонари висят, как мандарины,
и снег лежит, январский снег простой,
и навсегда закрыты магазины.
Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.
- Так грустно, друг, так жутко, так буквально.
- А вы? Чего от жизни ждёте вы?
- Печаль, мой друг, прекрасное — печально.

Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.
- Скажите мне, что будет завтра с нами? -
И безобразный вечный манекен
глядит нам вслед красивыми глазами.
- Что знает он? Что этот мир жесток?
Что страшен? Что мертвы в витринах розы?
- Что счастье есть, но вам его, мой Бог,-
холодные -увы- затмили слёзы.

1995, Январь

***

Я в детстве думал: вырасту большим-
и страх и боль развеются как дым.
И я увижу важные причины,
когда он станет тоньше паутины.
Я в детстве думал: вырастет со мной
и поумнеет мир мой дорогой.
И ангелы, рассевшись полукругом,
поговорят со мною и друг с другом.
Сто лет прошло. И я смотрю в окно.
Там нищий пьёт осеннее вино,
что отливает безобразным блеском.
…А говорить мне не о чем и не с кем.

1996, Март